Эпилог. Убийство роли
Как-то вечером Денис в очередной раз спародировал Илью: «Знаешь, что мне в тебе нравится? (голосом Ильи) Ты всех ебёшь! На ксилофоне этом играешь без конца, всех достаёшь!» Я тогда удивилась этим словам. Но чего удивляться? Денис любил поиздеваться, подшутив надо мной, даже в постели. И в то же время проявлял заботу. В буфете работал Ваня – круглый такой абсолютно повар, с круглой головой, готовил вкуснейшие блюда. И Денис мог заказать сразу несколько порций для нас, каждому по две, а то и три, мы их могли лопать не переставая. Неудивительно, что из Харькова я вернулась, поправившись чуть ли не на 10 кг. Мы заказывали, помню, блинчики с красной икрой, перепелок на гриле и многое другое. И Денис сравнивал меня в сексуальной позе с этими приготовленными птицами. Это ужасно настолько, что смешно! Всё-таки этот ангел ожесточился и развратился на этом проекте. Ещё он говорил несколько раз: "Хочу Ваню в Ане". Меня это возбуждало, но я стеснялась. Ваня - это красивый молодой звуковик, который работал в команде чёрных ангелов с микрофоном.
А в какой-то вечер неонацисты зарезали свинью на глазах изумлённой публики. Неспроста перед этим Кася и Алина приходили посидеть попить чаю в Д2 просто так. Я недоумевала, почему они такие отстраненные, пришли сюда, но как будто чужие какие-то. «Что у вас за проблемы? Вы ходите в нормальной одежде, не позорной, вы не одиноки, у вас постоянно снимают, что вам ещё надо?» А оказалось вот так, что Илья пригласил реального убийцу и его дружков на роль убийц. Но в то же время, это всё вроде как тщательно контролировалось. После того, что произошло в Д1 с убийством свиньи, сначала от буфета исходило какое-то отчаяние и жалость к животному, а через 10 минут все уже обвиняли друг друга в лицемерии, и кое-кто (кто не видел убийства, конечно) спрашивал, когда будет готов шашлык, забыв о том, что недавно это было живое существо. Мне зачем-то надо было пойти в студию, я не помню, может сама хотела выйти, а может меня позвали. Но картина в студии была потрясающая: много-много людей сидят за столами, работают за ноутами, или стоят, ходят и что-то обсуждают, а среди них ходит Марцинкевич в окровавленной полурасстёгнутой белой рубашке с топором в руках.
А потом помню картину, как я вышла из студии в город, стою на крыльце, идёт первый снег. Крупные хлопья летят с чёрного неба, освещаемые фонарём, а я, поддатая, открытым ртом ловлю эти снежинки. Так простояла долго. А потом вернулась в Институт, меня попросили зайти в Д1 с фотоаппаратом. Я поснимала на свою Смену1 весь этот… ммммм… погром, которые оставили после себя так называемые комсомольцы. Ковёр был весь в крови, осколки посуды и хрусталя валялись везде, фотографии в рамах были с разбитым стеклом, порваны, картина на стене изувечена. Одним словом, отлично было передано состояние моей души на тот момент. На стуле лежала голова свиньи. Кто-то из комсомольцев тоже там ошивался, но он был вполне безобиден, рассказал мне о том, что где происходило, провёл экскурсию, так сказать.
После я ходила кругами по улице Института и то ли пела, то ли выла, что есть мочи.
Сутками позже я выкурила одну сигарету (единственную за свою жизнь). Я сидела на столе в Д2, рядом была Олимпия Орлова (она работала фотографом в Институте, её фотографий с проекта много в сети). Мы выпивали, закусывали, общались, сидя в шубах и пальто, обсуждая убийство животных ради, например, изготовления шуб, чтобы людям было тепло и они не умерли от холода. Про жертвы, которые несут животные, и про благодарность этим животным. Потом я написала на бумаге какой-то очень жёсткий текст, отражающий моё моральное состояние половой тряпки. Спрятала его подальше, а потом уже в Москве сожгла. В тот же вечер, последний в Институте, нас готовили к сцене убийства всех сотрудников Института. Катя Эртель слепила каждому смертельные раны из силикона и раскрасила их. Всем потом пришлось ночевать с этими ранами. У меня была смертельная рана, как будто от топора, на лбу. Одновременно готовили какое-то световое шоу и странные удивительные световые узоры от прожекторов светились в окнах из Д2, где мы сидели с Олимпией.
Я ночевала в комнате Дениса, а когда проснулась утром, отопление было выключено полностью, Институт остывал, светило солнышко. Норы не было. Утром снимали сцену, как комсомольцы уносят с места убийства окровавленные труппы, складывают в фургон и отвозят куда-то. Меня положили на кухне в моём ежедневном платье и свитере, как будто я делала что-то по кухне, обернулась и в этом момент мне нанесли удар топором по лбу. Меня облили свекольным соком, разлили свекольный сок вокруг. Всё это наблюдал, поправлял и утверждал режиссёр. А где-то рядом ходила, фотографируя, Олимпия. В Париже, когда смотрела фотоматериал проекта, видела одну чёрно-белую фотографию в своём профиле: я лежу типа мёртвая, окровавленная, а надо мной стоит Илья Хржановский - весь в чёрном, похожий на большую летучую мышь, превратившуюся в человека.
Я ещё нигде не упомянула, что в студии и рядом с ней (вне Института) за эти несколько месяцев было несколько вечеринок, на которых была вся съемочная группа, некоторые персонажи, на которых была и я. И каждый раз я ощущала присутствие Ильи, даже если он находился на другом конце локации. Духи его имели запах, ассоциирующийся у меня с властью, страхом, благоговением, это было притягательно. Он был в стильном чёрном одеянии. Казалось, что в неожиданный момент может заметить меня, подлететь и очень больно укусить. Но он не замечал и не кусал, общался с другими людьми и улыбался, в основном. Я общалась с другими людьми, но из поля мыслей не выходил Илья. Казалось, что он, как тот жуткий персонаж из фильма «Шоссе в никуда» ("Затерянное шоссе") Линча на похожей вечеринке, может внезапно возникнуть из толпы, подойти ко мне и сказать: «Мы встречались, не так ли?» «У вас дома, не помните?»
Возвращаюсь в Институт в тот день убийства персонажей и разрушения. Через пару минут после того, как Илья утвердил «мою смерть», пришли чёрные ангелы фиксировать. В ту же минуту меня какой-то мальчик-каскадёр, закинув себе на плечи, понёс к фургону, ждавшему напротив крыльца Д2. Мне очень понравилось. Тело моё окровавленное было брошено к другим телам. Фургон закрыли, грузовик тронулся. Всё это происходило стремительно. Когда нас уже перестали снимать, мы проснулись от своего «мертвого» сна, стали смеяться, шутить. Нас отвезли в баню, которая была с наружной стороны Института, там уже можно было, очистившись как следует, переодеться в современное. Я одела серую футболку и свои удобные серые спортивные штаны, которые лёгким движением руки превращались в неэлегантные спортивные шорты. И была в этом потом на шизодискотеке, плюс ещё то ли свитере, то ли толстовке какой-то современной.
Это было 8 ноября 2011 года. После этого я жила в квартире с девчонками, уже бывшими буфетчицами, Викулей и Ирочкой. А 11 ноября была грандиозная дискотека, о которой я упомянула ранее, на руинах Института, который разъебали много-много сильных парней, игравших комсомольцев, которых соединили с нацистами (снимали, в основном, Тесака и его небольшую компанию). На эту дискотеку пригласили весь Харьков, насколько я знаю. Я первый раз тогда побывала в кабинете директора, там же были все из реждепа, архитекторы, художники, кого только не было. Операторов тоже запустили поснимать эту всю фантасмагорию. Нора уже превратилась в Радмилу и мы с ней уже были на равных, смеялись, что-то обсуждали. Приходила также Катя Юспина, Радмила нас познакомила. Шампанское лилось рекой. А на лестнице, называемой «Дорогой к богу», выступала канадская певица Peaches, в песнях которой «много мата», как мне сказали (английский мой был на нуле тогда). Я потом ради интереса погуглила перевод песен этой певицы, одна из них такая: «Fuck the pain away». «Выебать боль» – перевела я для себя её так. А какие я испытала чувства, танцуя в СВОЕЙ одежде над всем этим пространством, в котором столько страдала, осознавая, что кино отснято и больше не надо страдать! Я не просто танцевала, я словно выебала всю свою боль за все эти 4,5 месяца. Бесконечно приятно было видеть руины этого омерзительно надоевшего мне, якобы советского ада. Надеюсь, что Юрген это поснимал. В какой-то момент меня тоже запустили на лестницу - дорогу к Богу.
Ещё играл в кабинете директора, когда я там была, какой-то невероятной красоты музыку оркестр. Это было великолепно. А в какой-то момент я увидела, как Зоя вылезает в окно. Я испугалась за неё, что она выпадает, а оказалось, что за окном тоже была плоскость, на которую можно было опереться и постоять, созерцая Институт, как на ладони. И я туда тоже перелезла и постояла, посмотрев на руины, даже потанцевав там. Кстати, поднимались мы по какой-то странной лестнице, упирающейся в зеркальный лабиринт, через него и нужно было пройти, чтобы попасть в кабинет директора.
В конце этой вечеринки я подошла к Илье, обняла его и поблагодарила. Хотя внутри себя чувство незавершенности чего-то, нереализованности, невыраженности было. А через день или два Илья устроил небольшую камерную вечеринку для персонажей, среди которых были мы с Радмилой, повара, бывшие буфетчицы, фотограф Борис Михайлов, его жена Вита, кое-кто ещё. Со всеми потом Илья обнимался и прощался. Я подошла к нему и говорю: «Про меня забыли». «Тебя невозможно забыть», - сказал он, обнявшись и со мной.