Лабиринт

Из вещей у меня в этом пространстве был также фотоаппарат Смена1, который мне выдали в отделе Р (реквизитный). Я заранее купила в Москве несколько катушек плёнки, и в отделе Р мне обматывали их чёрной изолентой, чтобы не видно было современных надписей. Выйти с фотоаппаратом из Д2 и пройтись по Институту я долго не решалась. Вся моя одежда, весь мой внешний вид диктовали мне, что я этого не достойна, мол знай своё место и не высовывайся (не без внутренних комплексов, конечно). Но однажды я всё же решилась. И сейчас я вспоминаю, как реагировали на меня с фотоаппаратом – меня замечали, мне улыбались! Рыжая Белка (помощница Ильи) вообще сама попросила её сфотографировать. Рыжая Алина тоже. Я почувствовала, что я есть. Но стеснение не позволило мне разогнаться и поснимать вволю, так что поснимала всего чуть-чуть. В основном же я снимала какие-то интерьеры и отражения себя в зеркалах, а их было много в Д2. К тому же, в тот день, когда я всё-таки решилась выйти и поснимать, была располагающая атмосфера – светило солнышко, рядом с машинами стояла компания доброжелательных водителей. Около буфета тоже стояли люди, с удовольствием мне попозировавшие. В остальное же время я на улице Института чаще сталкивалась с какими-то двумя довольно большими мрачными сотрудниками, как потом узнала, они из Первого отдела и допрашивают всех, кто попадает в Институт, заставляя написать «подписку о неразглашении» (кроме меня, меня допрашивал другой следователь и по другому поводу). Я в них не особо разбиралась тогда, меня они не интересовали (они меня пугали, на самом деле). Также меня не интересовал тот новоприбывший товарищ, словно сошедший с романа "Бесы", и его компания, которые навели какую-то суматоху и панику среди обитателей Института, в искренность которой я не верила, ибо не знала, кто они такие на самом деле (недавно только прочла в СМИ "Baza" об их похождениях). Однажды вся их компания пришла к нам в гости, они познакомились со стариком Дау, а потом пили чай, и была «фиксация». Илья позвонил мне и сказал, чтобы я послушала их разговоры. Я так и сделала, изобразила всю из себя «внимание», но сосредоточиться на смысле их слов не могла, и теперь не помню, о чём они говорили.

Много чего происходило такого в Институте, чему я не придавала значения. Например, после того, как я дворникам выдала очередную порцию бухла, когда они забирали из Д2 мусор, мне поведал кое-кто, что кто-то из них (Валера, кажется) напился так, что его потом посадили в тюрьму, и он оттуда сбежал, разъебав её, потому что она была построена из пенопласта. А дворника Васю посадили в какую-то клетку и снимали.

А когда Нора уехала в отпуск, я веселилась с Алиной, она пришла в Д2 под каким-то предлогом, мы с ней выпили шампанского, и разоткровенничались, и даже едва не выпали из обстоятельств, мы обсуждали съемочную группу, хоть и в правильных терминах, но всё же это было на грани. В это время у нас в одеждах были вшиты и работали микрофоны. Я изливала душу, как я ненавижу Нору, какая она растакая и нужно организовать месть ей. Кажется, Алина тогда говорила про революцию, которую необходимо устроить в Институте. Также я говорила о том, что на самом деле до какого-то момента не жила в обстоятельствах, а притворялась, потому что мне так хотелось потроллить Илью! Сообщила, что я на самом деле не любила никогда Дау, что это был детский сад, а не чувства, а вот Дениса люблю по-настоящему. И как-то ещё подразнила Илью, уж не помню, как именно, подозревая, что он слышит всё, раз в одежду вшит микрофон и он работает судя по всему, как нагрелся. Раздаётся звонок (мы сидели на кухне, где висели два телефона) и Вера резко: «Девки, заткнитесь!» Я бросила трубку и с раздирающим меня смехом прыгнула в кресло, Алина тоже хохотала. А потом как-то мы пошли с Алиной гулять в Харьков прямо в наших актёрских ретро-костюмах, включая пальто, даже фотка где-то есть, как мы стоим в Макдаке с наглыми выражениями лиц. Но когда Алина в студии назвала кому-то при мне меня «домработницей», мне стало очень обидно. После этого я обозлилась на неё и даже злорадствовала, когда Илья её уволил (но потом передумал, вроде), она заметила это злорадство на моём лице и высказала претензию: "а тебе радостно, значит, да?"

А в какой-то вечер я напилась сама очень сильно. До этого я долго упрекала себя, что ничего не делаю для того, чтобы воспользоваться шансом и попасть в кадр, чтобы происходила какая-то история, не иду на разговор с Ильёй, потому что трушу, в то же время я обижалась на него, но не признавалась себе в том, что он вообще со мной ничего не обсуждает, как будто меня больше нет. Я чувствовала себя брошенной и до сих пор это чувство во мне есть. Меня словно напоили какой-нибудь аяуаской и бросили одну в дремучем лесу, мол разбирайся сама, это твоя жизнь и твоя ответственность, к нам какие претензии? Я нуждалась, остро нуждалась в том, чтобы кто-то сильный протянул мне руку и провел меня в этом путешествии так, чтобы я не затерялась ещё глубже в лабиринтах сознания и подсознания. И я стыдилась попросить помощи, стыдилась сказать, что мне плохо, стыдилась своей слабости и безволия. Пьянство было протестом против этого и попыткой вырваться на свободу из своей собственной психологической тюрьмы. У меня уже был пару раз опыт такого пьянства в школе, когда я тоже хотела вырваться из тюрьмы навязанных запретов быть живой и паттернов поведения аля «подчиняйся порядку, не выскакивай». Поэтому я со знанием дела открыла бутылку коньяку, налила в гранёный стакан, залпом осушила. Знакомое ощущение улёта не заставило себя долго ждать, и я стремительно улетала, не забывая подливать себе ещё по дороге и выпивать. Работа мозга по запоминанию событий на этом почти отключилась. Какие-то отрезки времени всё же запомнились, например, как я выхожу из декораций и на пропускном пункте пишу не только подпись «Анна Дау» и время, но и ещё что-то приписываю о своих чувствах к Денису, выходя за поля строки. Потом снова провал и вновь прояснение: я стою в проёме двери на втором этаже, ведущем в студию, а там за общим большим столом сидит Илья с какими-то людьми и спрашивает: «Аня, вы как, хорошо себя чувствуете?» - уверенным звонким голосом. Я крикнула: «Я ЛЮБЛЮ ЕГО!!!» Тут же вылетает откуда-то Вера, хватает меня за руку и стремительно ведёт в тот самый лабиринт, через который мы проходили с Зоей, когда та брала у меня интервью перед камерой, пытая вопросами из области истории, которой я ни черта не знала к своему стыду. Вера с круглыми глазами на меня кричала, но меня это никак не пронимало, я помню только смешное слово, которое она произнесла несколько раз - «а ты набухиваешься». Надо признать, что когда Вера кричит, это не то, что когда кричит, к примеру, Илья. Энергии их криков несравнимы. Вера скорее делает вид, что кричит, и это очень трогательно. Её крик не пугает и не подавляет. Потом она приказала сидеть здесь и никуда не уходить, а сама куда-то исчезла на какое-то время. Я, почему-то, её послушала, и никуда не уходила из этого помещения в лабиринте, пытаясь сосредоточиться на ситуации. А потом она кого-то попросила сопроводить меня в Институт, Кристину, кажется. Дальше я, наверное, зашла в буфет, где со всеми, кто там был, поговорила по душам. Даже Ирочка нарисовала мой портрет. Жаль, что я не запомнила ничего, работники буфета на следующий день выражали восторг от того контраста, какая я обычно холодная и отчужденная, и какая теплая и открытая была в эту ночь. А потом, наверное, зашла в Д1, потому что Оля Шкабарня на следующий день сказала, что я приходила к ним и написала донос на саму себя. Да, что-то припоминаю, очень смутно, конечно. А в Д2, между тем, Ирочка и новый охранник буфета заночевали под утро, потому что я их впустила и разрешила им. За это мне потом прилетело от Норы, когда та вернулась из отпуска, она была такая злая! Я была как во сне, когда вроде бы ты спишь, но тебе снится такой реалистичный кошмар, что ты в это веришь и пугаешься не на шутку. А потом просыпаясь: «Да это же всего-лишь сон!». Нора сказала, что если я и дальше так буду себя вести, то мне придётся ночевать в хозактиве. В отличие от Веры интонация её очень подавляющая была.

Ещё мне рассказали после той ночи, что Илья общался с каким-то очередным потенциальным спонсором, уговаривая выделить денег на продолжение проекта, и тут как раз вошла пьяная я. Но поскольку разговор закончился успешно, спонсор выделил денег, Илья был довольный весь следующий день.

Это, кажется, было до того, как я уехала в отпуск. Да, точно, на следующий день после моей пьянки Вера уже спокойно со мной поговорила на уютном диванчике в студии. Я со слезами попросила отпуск на несколько дней. Вера пыталась меня убедить, что для моей роли это будет плохо, мол «Нора тебя так заёбывает» и то, что "ты себя настолько накрутила" - это огонь для твоей роли. Я улыбнулась. Но отпуск всё же выпросила, сказала, что он мне жизненно необходим. Это были счастливейшие 4 дня! Как я кайфовала, несмотря на то, что в Москве была уже вовсю осень, дожди, лужи, серость и т.п. Я слушала Фёдорова «Конь унёс любимого», сходила на выставку фотографии в Галерею Братьев Люмьер, и мечтала, какой же это будет кайф, когда я насовсем вернусь домой. На 4-й день отпуска позвонила Вера и сказала радоваться, потому что нам с Колей купили билеты в Харьков и мы едем в одном купе. Женщина, с которой мы ехали, всё на свете прокляла в ту ночь, потому что Коля вообще не мог себя контролировать, он так хотел со мной поделиться всеми своими радостями от каких-то своих событий в Москве! И в то же время я уже чувствовала, что мы с ним чужие друг для друга. Что я ему не нужна. Что он восхищается лишь самим собой, а я всего-лишь приложение. И по прибытию в Харьков, на студию, мои глаза не высыхали. Я плакала везде – в гримёрной, где меня успокаивали и подбадривали девушки, ругали Нору, мол как она и нас всех заебала своим скверным характером, называли меня зайчиком. Потом я переместилась плакать в буфет Института, и меня утешала Виктория, и говорила: «Солнышко, этот проект очень тяжёлый, но после этого ты станешь сильнее и глубже». А потом я переместилась в Д2. С Норой я как-то тоже плакала ещё до отпуска: у нас с ней была доверительная короткая беседа, где я расплакалась, она меня обняла, а я сказала в слезах «Я не такая», а она с чувством, с теплотой ответила: «Я знаю! Я знаю! Ты не такая!» и обнимала меня, успокаивала. Иногда перекидывались с ней сочувственными фразами: «Опять накрывает?» «Ага». Но не в этот раз, в этот раз я свои чувства держала в себе после того жёсткого разговора с ней. И в то же время я ничего не могла делать по дому. Я цеплялась за надежды, которые давал мне Денис. «Аня, давай сыграем в карты!» - постоянно говорил он весело. Я должна была убираться, но дерзко отвечала: «А ДАВАЙ! А ПРОПАДИ ОНО ВСЁ ПРОПАДОМ!», и дом стоял неубранным. Нора в те времена могла просто ради того, чтобы поиздеваться надо мной, сказать 10 раз на дню: «Ань, а налей мне, пожалуйста, чаю!» - таким издевательским тоном! И я вынуждена была слушаться, потому что память об угрозах хозактивом давала о себе знать. Но при Денисе моя дерзость побеждала послушание.

А в какой-то момент была съемка, где я плакала на плече у Дениса, он меня пытался успокоить, я говорила о том, как мне тут плохо, что я тут чувствую себя погребённой заживо, и умоляла, чтобы он меня забрал отсюда. То, что мы с ним пообнимались и он проникся моей бедой, кажется, меня утешило. Утешило на какое-то время и то, что мои эмоции попали в камеру Юргена. «Значит, всё это не зря!» Но скоро Денису-Коле нужно было уезжать. Ему выдали за пару дней зарплату 800$ (больше, чем мне за месяц, которую до сих пор задерживали) без его особых напрягов (как мне казалось), и я его провожала в студии вместе с Верой. Да, тогда ему уже было всё равно на меня, его больше интересовали другие люди – Вера, Ваня, Кася, ещё кто-то... А у меня просто пустота была на душе, даже не просто пустота, а чёрная дыра, которая всё живое внутри поглощала. И мне нужно было как-то прикрыть эту чёрную дыру, чтобы не сойти с ума. Поэтому я выдумала свою преданность Денису, я решила любить его дальше, несмотря на то, что он меня не любит. И решила ждать его возвращения, этим живя.