Тюрьма

Надзиратели через первый этаж студии вышли с нами из неё через какой-то другой вход, которого я до этого не знала, прошли немного по улице вдоль сооружения, и ввели нас в какой-то коридор, куда не проникал дневной свет, с металлическими дверями. Всё было выкрашено в какого-то зеленовато-желтый цвет (цвет болезни) с настоящими замками-щеколдами. Там было относительно чисто, сухо, но жутко. И как будто долго никого не было до нас. Меня ввели в одну камеру, заперли в ней, а Настю в соседнюю. Я обнаружила в «своей» камере металлические нары - две снизу и две сверху, как в купе поезда, только побольше и попросторнее. Забралась на одну из них, которая повыше. В углу, справа от двери, было отверстие, обрамленное как бы подножьями, на которые нужно встать, если необходимо справить нужду. Я вначале понадеялась, что мне не придётся этого сделать. Если сама я многое уже забыла, то тело помнит всё.

Про «доносы» всякие, «линии, разделяющие добро и зло, проходящие через каждое сердце», я ещё не парилась до того момента, потому что ни Шаламова, ни Солженицына, ни статьи Новой Газеты я не читала. О настоящих тюрьмах я не представляла себе ничего, потому что смотрела только какое-то западное или «доброе советское» кино, а также мультфильмы в детстве, при просмотре которых я ловила себя на подобных мыслях: «Было бы интересно прожить этот опыт персонажей, которых схватили под стражу и заперли» (о чём поверила Инне ещё на кастинге). Поэтому я не особенно смутилась всем происходящим, мне казалось всё логичным. Играть так играть во всё это, вот так бывает снимают кино и готовят актёров к их ролям.

Однако, я серьёзно задумалась над вопросом, что мне сказать, когда у меня потребуют объяснений, и вспомнила слова своей мамы (чей авторитет для меня ещё был далек от полного разрушения): «Если не знаешь, что говорить, говори правду». С одной стороны я отдавала себе отчёт, а с другой забывала, что это игра и я могу фантазировать вдоволь, а не поступать по шаблону, навязанному мамой, воспитателями, учителями и прочими наставниками.

Сначала мы перекрикивались с Настей. Надзиратели пытались нас успокоить, даже запугать какими-то угрозами, но мы продолжали перекрикиваться: «МЫ ТРЕБУЕМ СПРАВЕДЛИВОСТИ!» «ТРЕБУЕМ! ТРЕБУЕМ! ТРЕБУЕМ!!!» «АНЯ!!! КАК ТЫ ТАМ???» «НОРМАЛЬНО!!!» «НАСТЯ, КАК ТЫ ТАМ???» «У МЕНЯ ЭКЗАМЕН ЗАВТРА СУТРА, ОТПУСТИТЕ МЕНЯ, ПОЖАЛУЙСТА!!!» - кричала Настя надзирателям. Это единственное, что меня тогда всерьёз смутило, и я никак не смогла это оправдать ни тогда, не впоследствии для себя, что Настю держали в заточении против её воли. Ладно я, псих ещё тот, всегда была ебанутой на голову, и готова была к такому опыту, но Настю то зачем они держат, это был явный перебор. Охранник, которому всё это надоело, перевел меня, кажется, в другую камеру подальше от Насти. И мы оказались с ней друг от друга так далеко, что даже если кричать со всей силы, то уже слов не разберёшь. И мы лишь иногда посылали друг другу крики, но со временем устали и перестали. А ещё в металлической двери была такая дыра, через которую периодически заглядывал в камеру глаз кагэбиста. Я снова легла на второй этаж уже других нар, но тоже металлических. Одеяло ещё не принесли, и я лежала на голом металле в своём сиреневом платье, чулках и тапочках. Белья я тоже одела минимум, лифчик и сорочку под платье я вообще во все эти месяцы редко надевала, только когда был риск засветиться раздевающейся в камере Юргеса, ибо материал, который снимался на неё, передавался на «плэйбэк», где сидел «страшный и ужасный» режиссёр. Т.е. я почти не была стеснена одеждой и бельём.

Интереснее даже не то, что происходило со мной, а те ощущения, которые я испытывала внутри себя. Я легла в позе эмбриона и ушла в какой-то свой внутренний трип. Я испытала что-то вроде наркотического опьянения, разве только узоров и галлюцинаций не было в глазах, но были невероятно острые, приятные ощущения полёта тела где-то в космосе. Наркотики зло, если что, и любая зависимость – это кредит в банке энергии. Сначала ты берёшь в каком-то Дьявол-Банке кредит, но спустя какое-то время приходится расплачиваться с большими процентами, и можно ввязаться в такую кредитную кабалу, что придётся потом снова и снова где-то брать кредит, чтобы не сойти сума от осознания обрушающейся на тебя реальности. И я где-то в космосе установила такую связь с этим «банком». Я даже что-то почувствовала к режиссёру – устроителю и капитану всего этого, какое-то особое чувство привязанности, за счёт того, что «благодаря» ему я достигла ощущения космоса. Такого не было даже в школе со мной, хотя похожие чувства я испытывала, например, к учителям, ведь я вынуждена была туда ходить, сидеть за партой, подчиняться учителю и терпеть долгие скучные уроки.

Опасная ловушка тут в том, что испытав это невероятное ощущение в подавляющих и разрушающих тебя условиях, начинаешь присваивать это себе, считать особенностью своего характера, а потом стигматизировать и винить себя. И это разрушает психику, если не отрефлексируешь в себе (не без помощи тех, кому ты небезразлична), что ты не виновата в том, что тобой воспользовались, поиграли на чувствах, поломали, а потом выбросили, как больше не нужную вещь.

Не помню, что было в каком порядке дальше, наверное сначала меня повели на первый допрос. Или это ещё даже не допрос был, просто переодевшаяся в советское Вера сообщила мне, что следователь ещё не приехал, поэтому нам придётся подождать. Конечно, она хотела узнать мою реакцию и донести Илье, теперь осознаю я. Потом приходил тот самый добрый охранник, который спасал нас от Трифонова. Реакция его была потрясающей – он сетовал, что Илья безумец, что таких красивых девушек закрыл в какой-то своей безумной тюрьме, говорил: «Я здесь два года работаю кагэбэшником, я вообще-то по жизни работаю охранником в супермаркете по графику 2/2, а здесь работаю в остальное время, потому что мне интересно, что ещё тут натворит этот безумец». Позже он принёс мне бутерброды с колбасой и с какими-то овощами (кажется, бутеры он взял для себя на работу, но решил их пожертвовать для нас с Настей), чай с лимоном и половину той самой шоколадки, которой мы отблагодарили его с Настей за то, что спрятал нас от «зверя». И умолял никому не рассказывать об этом всём.

Потом снова металлическую дверь откупорили и уже другой гэбист, совсем другой по характеру, приказал мне идти на допрос с ним: «Руки за спину», - с ненавидящим тоном сказал он. Вид его был сухой, он напоминал высохшее безжизненное старое дерево, на котором проросли только трутовики. Не помню, знала ли я тогда, что Илья нанимает настоящих сотрудников тюрьмы для участия в его проекте, но да, пожалуй, уже знала. И что следователя у них играет настоящий следователь, тоже знала. Или почуяла, когда увидела его.

Но первый допрос провёл ещё не следователь, а Вера с Инной, переодетые в советские костюмы. Это был забавный спектакль, с зажжённой свечой на столе, которая освещала их лица снизу вверх и делала их более устрашающими (тогда я, как фотограф, уже знала этот приём в фотографии и кинематографии). Но интерьер был «шикарным» - настоящая тюрьма, настоящее логово следователя. Тоже какие-то нары вокруг, стол металлический, за которым мы сидели на каких-то тоже жёстких сидениях. Жаль, что не помню или невнимательно рассмотрела, что ещё вокруг было, а там точно было что отметить, судя по моим ощущениям. Я улыбалась, как нахулиганившая ученица, а они строго со мной говорили, спросили, что произошло, отчитали меня за то, что я впустила в чужой дом чужого человека. «Если ты работаешь в этом доме, это не значит, что ты можешь водить туда своих подруг» - что-то в этом духе строго сказала Инна. Я повелась и смутилась в какой-то миг и уже не улыбалась. Внешность Инны я уже описывала, стоит немного описать Веру. Она всего на год старше меня, но я ощущала, что намного больше. Она была полноватая внешне и решительная. Например, однажды в студии в неформальной неинститутской обстановке я сидела с ней и с её знакомой в компании за столом, и была свидетелем, как она абсолютно не выспавшаяся сетовала на то, что давно уже не высыпалась нормально, и уже давно перестала мечтать об этом. Затем меня снова привёл в камеру тот сухой высокий кагэбист и запер, а я снова погрузилась в свой психодел. Через какое-то время принесли одеяло, и вручили алюминиевую миску с овсяной кашей и алюминиевую кружку с чаем. На это я очень громко расхохоталась, что очень не понравилось гэбисту за дверью и он что-то проволчал, но я не могла остановиться. Я даже специально хохотала так громко, чтобы Настя услышала. И слышала, как где-то вдалеке и Настя хохочет мне в ответ. Кашу я доела полностью, чтобы доиграть этот спектакль до конца, хотя не особо хотела есть после вкусных бутербродов. Впрочем, каша тоже была вкусной.