Зверь и добрый охранник
Хочется перешагнуть описание событий ещё одного съемочного дня, вернее ночи, являвшейся последней съемочной в блоке 1956 года и перейти к кое-каким дальнейшим важнейшим для моей психики и осознания событиям. Эти события происходили уже тогда, когда операторы отправились в отпуск, и в Институте, и в студии образовалось относительное затишье. Чтобы немного перевести дух, я пока расскажу о правилах на этом объекте особого режима. Когда ты прошёл через пропускной пункт и тебя проверили, что ты одет соответствующе, есть печать на пропуске от отделов «Г» и «К», главное правило было таково: не выпадать из обстоятельств, придерживаться «словаря сотрудников института». Отделами Г, К, Р, Р, П и т.п. в Институте назывались различные подразделения в студии, которые в Институте нельзя было называть своими именами, потому что ты должен жить, как будто это настоящий СССР, а не съемочная площадка, такая договоренность была. Например костюмерную следовало называть отделом К, режиссёрский департамент отделом Р, гримёрную отделом Г, а пищеблок отделом П и т.д. В пищеблоке работала странная девушка Катя, одетая в современное, потому что ей не надо было посещать Институт, которая распаковывала продукты, поставляющиеся в Институт, помещала их из современных пакетов в фольгу, стекло, бумагу, коробки с советскими этикетками, которые тоже печатались где-то там, а с куриных яиц стирала современные штампы, чтобы на них ничего не было, помещая их надолго под струю теплой воды так, что даже белок у скорлупы сворачивался. От современности ничего не должно было оставаться в Институте. Про штрафы за несоответствие правилам я почитала в интернете, про увольнения ходили слухи в реале, поэтому мне не хотелось экспериментировать, чтобы меня не уволили, и я прилежно старалась соответствовать. Я предпочитала поменьше говорить, чтобы не сболтнуть лишнего. В день, который я хочу прямо сейчас описать, я уже была обитателем Института. Манатки свои из съемной квартиры в Харькове я перевезла на студию, где они и были спрятаны, потом ещё долгое время я изредка к ним обращалась, чтобы чем-то воспользоваться. Там же лежала сумма, отложенная на обратный билет в Москву, если вдруг что. Хотя я была уверена и сейчас уверена, что они сами купили бы мне билет, если бы я твёрдо сказала: «Я ухожу из проекта». Тем не менее, сумму я приберегла, чтобы если что, не нужно было что-либо объяснять и оправдываться, или выслушивать уговоры и наставления. И я, переодевшаяся на этот раз не в синее позорное платье домработницы, которое мне полагалось, а в выходное сиреневое, в котором ходила и на ДР Трифонова, и на кастинг домработниц, и в гости к Трифонову, отправилась в Институт, а там уже в Д2, где я уже ночевала и по сути уже жила с минимумом необходимых мне вещей.
Радмила и Теодор в тот день уехали куда-то (Теодор уже навсегда, как оказалось), и я могла пожить в большой квартире одна, фотографируя всё, что мне захочется, к сожалению без штатива и автоспуска (а то бы такое наснимала), петь, танцевать (под советскую, навязываемую извне, музыку, но всё же), принимать ванную, разогревать себе вкусные бутерброды с сыром (которые, к сожалению, у меня сгорели в первый день в печке) и другие дела, которые взбредут в голову. Я всегда любила уединение. Но по дороге к Д2 ко мне присоединилась Настя, моя бывшая конкурентка, которая теперь работала секретарём у Трифонова. Она была такая милая и общительная, и я из вежливости пригласила её зайти в дом со мной, выпить чаю. Мы вошли, полюбовались интерьерами, пока нам никто не мешал, никто не контролировал, казалось бы. Но через какое-то время в дом зашёл Трифонов под предлогом того, что ему нужно поработать с его секретарём Настей. Он имитировал какую-то деятельность, они сидели за столом в гостиной в процессе «работы», а я крутилась где-то рядом. В какой-то момент я понимаю, что Трифонов домогается Насти, а она неуверенно пытается перевести общение в более корректное русло. Я присаживаюсь к ним за стол из расчёта, что он постесняется продолжать свои домогательства при свидетелях, но это не помогает. Тогда Настя заводит речь о том, что мы агенты ЦРУ и хотим создать свой собственный отдел «твёрдый знак». Я так понимаю, это была своеобразная попытка отвлечь Трифонова от назойливых приставаний, прекратить их, переведя всё в шутку. Я при этом сидела рядом.
Только сейчас вспомнила, что перед этим ещё, когда Трифонов только вошёл в дом, он с видом хозяина попросил меня сходить в буфет за соком. Ох, как я разозлилась на это, когда уже было поздно! Ещё и за свой счёт купила. Мне тогда Нора уже выплатила аванс советскими рублями, которые, впрочем, не коррелировались с моей настоящей зарплатой, которую мне обещала Ася в современном мире. Но всё равно, было обидно. После того, как я вернулась с трёхлитровой банкой сока, и застала картину с домогательствами, я стала соображать, как помочь Насте выкрутиться. С моим настоящим опытом и характером я бы наорала на Трифонова, что он тут себе позволяет, пока хозяев дома нет, не обращая внимания на всю ту пыль, которую он пускал бы в глаза, притворяясь деловым важным человеком в сером костюме и очках советского учёного, право имеющим. Но тогда я была стеснительной запуганной мышкой. Не помню, как нам удалось улучить момент, я взяла Настю за руку и стремительно повела в комнату, где находилась моя кровать, на первом этаже. Это была комната с огромным из тёмного массивного дерева шкафом и роскошным необычным трюмо Норы, на котором лежали всякие гребни, красивые флаконы с духами и другой приятный реквизит, хотя реквизитом это трудно назвать, всё было настоящим, не бутафорским. А также там были две металлические кровати для прислуги с дохленькими матрасами, советскими, жалкими, но чистыми темно-синими шерстяными одеялами и чистым хлопчатобумажным бельём, на одной из которых я уже поспала перед этим, провалившись в пружины.
В этом помещении мы с Настей быстро закрыли за собой двойную массивную деревянную дверь, быстро отыскали какую-то ракетку, и вдели её в ручки дверей так, чтобы их было невозможно открыть с наружной стороны. Трифонов начал долбиться снаружи, совершенно не заморачиваясь, что может повредить что-либо, или даже сломать. На какое-то время куда-то уходил, потом снова возвращался и делал тщетные попытки ворваться в комнату, где мы находились. Через недолгое время мы начали понимать, что ракетки надолго не хватит и он, рано или поздно, ворвётся. Тогда мы открыли окно и вышли через него на улицу. По крупному гравию в одних только тапочках мы побежали в сторону ворот, находящихся сбоку от Д2, там было темно и жутковато, оттуда, обычно, выезжали машины и там паслись где-то охранники в чёрных формах КГБ. Мы нарвались на одного охранника и сказали: «Спасите нас». Мы описали ситуацию. Охранник оказался хорошим и спрятал нас, не выдал. Но при этом сказал: «Девочки, вы такие замечательные, но у меня будут проблемы, если кто-то об этом узнает, что я вас прикрыл и не сдал, меня тут же уволят. Пока мы прятались, он прошёлся в сторону Д2 и вернулся к нам: «Там у вас настоящий зверь какой-то. Я прослежу, пока он уйдёт, отвлеку его». Через какое-то время Трифонов пошёл в контору и мы поняли, что можно вернуться в квартиру. Вернувшись, мы первым делом подумали о том, что надо поблагодарить этого охранника и подарить ему шоколадку. На это охранник сказал, спасибо, конечно, но не палитесь и не палите меня, скорее уходите отсюда. Шоколадку принял. Мы опять вернулись в Д2, расслабились, поднялись на 2-й этаж, периодически посматривая с балкона на контору, не идёт ли Трифонов обратно. И вдруг мы увидели его вдалеке с двумя охранниками, быстро направляющегося в нашу сторону. Заметь, читатель, съемочная группа вся во главе с Юргеном, свалила в отпуск, и всё происходило не ради кино, а просто так, само по себе. Они шли быстро и приближались. Мы засуетились, думая, где спрятаться. Нашли какой-то чулан между комнатами Дау и Норы, в который зашли через черную дверь. В этом чулане, оказалось, можно легко обозревать пространство комнат и Норы, и Дау через односторонние зеркала. Мы затаились и прислушались к суете, которая уже творилась внизу в прихожей. Сердце моё выпрыгивало из грудной клетки тогда и выпрыгивает сейчас, пока я всё это описываю спустя 13 лет. Они поднимались на второй этаж, уже было понятно, что долго мы прятаться не сможем. Так и произошло. Открылась дверь в наше убежище и раздался голос Трифонова: «Вот они». Нас тут же схватили за руки каждую по «кагэбэшнику», тогда я ощутила, что такое «стальная хватка» в прямом смысле этого слова. Мы пытались общаться с этими людьми, как-то задобрить их, убедить войти в наше положение, но они были абсолютно тверды в своих намерениях, не дав время нам отыскать обувь и сумочки с пропусками, когда мы проходили прихожую (это всё спрятал Трифонов глубоко в шкафы, и вылил туда какую-то жидкость даже). Так в тапочках нас и вели, а окружающие смотрели с интересом на это. При этом «кагэбэшники» пугали нас: «Сейчас вас расстреляют, вы понимаете? Что вы натворили!» Настя: «Нас что, правда расстреляют?» Меня веселили эти игрушечные угрозы и, между тем, потрясающе захватывало дух. Мне было совсем не страшно. Так мы дошли до конторы, Трифонов успел куда-то незаметно исчезнуть в это время. А нас повели через первый этаж студии в … куда бы вы подумали?… в выстроенную Ильёй Хржановским тюрьму.