Первая съемка
В следующие дни я приезжала или приходила в студию каждый день, изучала историю, лёжа на каком-нибудь диване, или сидя за столом, писала свою биографию. Сейчас кринжово вспоминать, что это была за биография, потому что я взяла за основу жизнь реальной женщины, которая жила как раз в то время и родилась в 1932 году, как и я по сюжету, т.е. если по сюжету съемок был 1956 год, а мне было 24 года, значит по сюжету я родилась в 1932 году, и от этого нужно было отталкиваться в биографии, взяв также свою реальную жизнь и адаптировав её под то время. Я не знала, как адаптировать «ландшафтного архитектора» под 1956 год, поэтому взяла какую-то женщину-геолога. И когда пришло время режиссёрам прочесть эту биографию, случилась какая-то жесть. В тот день меня переодели, сделали прическу, загримировали, отправили к Илье в кабинет. Он уже не улыбался, а пытался выяснить, чем я могу быть полезна Институту, чем я могу там заниматься. И он мне устроил допрос, напоминающий ответ строгому учителю у доски школьницы, не подготовившейся к уроку. «Чем вы вообще занимаетесь по жизни?» - раздражённо и пренебрежительно спросил он. «Ну, вообще, я ландшафтный архитектор по образованию», - промямлила я растерянно. Речь про то, что я фотограф, уже не шла почему-то. Видимо, потому что я не чувствовала тогда себя уверенной в этой области и не представляла, что могу фотографировать именно в Институте, была убеждена, что я не справилась бы. Так ни к чему этот разговор не привёл, Илья отпустил меня. Но когда я выходила из кабинета, проходила студию, а Илья шёл за мной, тут произошло нечто жуткое: Илья истерически во всё горло заорал на всех, кто сидел в студии: «Что это такое происходит? Вы что, совсем обалдели? Что это за проститутки тут сидят?» и что-то ещё бессвязное в моём понимании абсолютно. Те, кто сидел в студии, замерли в ожидании каком-то, никто не отвечал, не реагировал, не возражал, просто смотрели на него. Я помню, что там была Инна, и она просто смотрела с опаской и смирением каким-то. Что было со мной после этого, хоть убейте, не помню! Возможно, что я спустилась куда-то в гримёрную, или ещё куда-нибудь, и там мы с кем-нибудь разговорились так, что я отвлеклась от своего испуга, боли и конфуза. А через какое-то время помню такой эпизод уже в декорациях: мы с Ирой, которая тогда уже вовсю работала буфетчицей в Институте, разговорились, и она поделилась тем, что пыталась говорить с Инной, чтобы ей сменили амплуа буфетчицы на что-то другое, потому что ей не понравилось быть буфетчицей. А Инна ответила на это, что если она не будет буфетчицей, то тогда её больше вообще не будет в проекте, как-то так. А потом был разговор с Инной у меня. Она рассказала мне о том, что главный герой проводит кастинг домработниц вечером, и спросила, не хочу ли я принять участие. Я подумала, что это интересная идея, и согласилась. Это уже был конец июня, а съемки планировали завершить 26 августа, и я подумала, что пару месяцев вполне выдержу.
И вот, начинается… Несколько дней, вернее вечеров и ночей со съемками, в которых я принимала участие. Каждый вечер звонит Инна и говорит: Аня, сегодня съемки, тебе надо приехать. Чуть позже: Аня, тебя ждёт золотистый хёндай (или ещё какая-нибудь машина, это зависит от того, кого они найдут в качестве водителя, но почему-то в памяти застрял именно золотистый хёндай) у подъезда. И меня везут в студию. Там мне подыскивают хоть и бедное, но очень милое сиреневое платье, нижнее бельё (сорочка, трусы, лифчик, пояс для чулков, чулки), туфли, всё конкретно продумывают. Долго работают над прической, показывают Илье, который требует: «Покажите бельё», и я приподнимаю подол платья на секунду. Он ещё что-то расспрашивает, мол куда вы собираетесь, я отвечаю, что на кастинг (или всё-таки собеседование я сказала, чтобы не вызвать гнев, ибо слова «кастинг» в 50-е годы прошлого века не существовало) к Дау, которому нужна домработница. Ещё мне вручают напечатанную на старой бумаге (вернее бумага новая, но состав её не современный, не белоснежная она и не плотная) «мою биографию», но это была не моя биография, а та, что мне придумала группа, я не знаю, кто именно. Эх, надо было спросить: «А кто придумал всё это?» Но я не умела тогда задавать вопросов. В детстве и от мамы и от воспитателей, и от учителей, да и потом во взрослом возрасте на работе от начальника, я часто слышала такую фразу: «Не задавай глупых вопросов». Я сформировалась человеком, который очень редко что-либо спрашивает, редко чем-то сам интересуется. Вот что сверху спускают, то его и интересует, а потом и впечатляет.
В этой биографии, которую мне навязали («это твоя биография»), было написано:
"В 1932 году родилась 9 декабря в деревне Тушино, Московской области. В 1946 принята в члены Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодёжи. В 1949 оканчивает школу. Поступает в Московский лесотехнический институт. В 1954, завершив обучение, работает домработницей заведующего кафедрой ботаники и физиологии растений".
Сейчас мне это очень обидно, а тогда мне было ещё не до обид, потому что вокруг меня были гримеры, костюмеры, реквизиторы, я ощущала, что это будет просто кино сниматься. Ещё у меня был пропуск, на котором было написано, что я «актёр», а на обратной стороне было указано название киностудии «Феномен Филмз» и список продюсерских компаний из разных европейских стран. Меня это успокаивало, казалось, что всё под контролем. «Актёров» было несколько девушек, всех их готовили. И каждая по очереди входила на территорию Института. Вот пришла моя очередь, мне сказали дойти до помещения Д2 (так называли помещение, где жили Дау и Нора), но не заходить пока, подождать на улице у входа, а там пригласят. Я сидела на стильной неудобной лавочке, поверхность которой была не плоской, а пирамидальной, под звёздным небом, окаймлённым сводами Института с тоталитарными, пошлыми, порнографичными замашками и с упоением ждала. Для меня это были потрясающие ощущения, я представляла себя в каком-то романе «Мастер и Маргарита», ожидающей приглашения на бал к Воланду. Я была, конечно, не королевой Маргаритой, а её домработницей Наташей. Было тепло на улице, в воздухе разливалась приятная ночная свежесть, даже где-то пели птицы, похоже, хотя непонятно, где им там было взяться – вся постройка безжизненная, лишь только пара небольших участочков там была заросшей зеленью сорных растений. Я смотрела в окна Д2 и пыталась разглядеть, что там творится. Там явно что-то творилось, но видно было плохо. И вот, наконец, вышла девушка из Д2 (такая же претендентка, как я), и пригласили войти меня.
…
Меня впустил историк Алексей Трифонов, как говорили в Институте - учёный. Я и раньше, получается, уже была в этом помещении, когда в нём было совершенно темно, да, мы с Чучей выходили на балкон, но, видимо, только сейчас я его первый раз рассмотрела, и оно меня поразило: деревянный пол, выстланный из брусков какого-то тёмного дерева, большая деревянная лестница, сбоку от которой имелись ниши с вазами, тёмные массивные деревянные колонны, неподъемная металлическая скульптура лошади в полный рост, скульптура тёмного раба в набедренной повязке, держащая светильник, роскошная мебель (софа и кресло), опять же из тёмного дерева стол и стулья необычной формы, мутные зеркала в увесистых рамах из темного дерева.
В роскошном кресле, почему-то, сидел хмельной Анатолий Палыч, чем-то мне напомнивший борова из «Мастера и Маргариты», на котором прилетела на бал Наташа, решившая, как и её хозяйка, намазаться тем самым кремом Азазелло, сделавшим её лёгкой и воздушной, мазнувшая и соседа, который пришёл вернуть голубую сорочку Маргариты и увидал Наташу обнажённой и летящей. Этот Анатолий Палыч очень часто в пьяном состоянии всем навязывает свое общение, поэтому его быстро выпроводили, хотя на кое-что он всё-таки посмотрел.
За массивным же столом в гостиной сидел Теодор Курентзис, переодетый в не молодого уже Дау. Мы поздоровались, и началось «собеседование». Да, кстати, меня сопровождала команда «чёрных ангелов». Я не смотрела на них, но было понятно, что их было трое, один держал увесистую кинокамеру на плече, от которой раздавался звук наматывающейся плёнки, второй наводил изображение на фокус, третий держал большой микрофон-посох. Мне нельзя было смотреть на них, интуитивно поняла я, и смотрела на Дау. Он попросил полностью раздеться и одеть голубую шёлковую красивую сорочку, которая висела на стуле, и сказал, что тапочки одевать не надо. Я выполнила его просьбу. Он попросил, кажется, пойти на кухню и сделать чай. Я прошла в этой самой сорочке, босиком, по роскошному деревянному полу на кухню через большую арку в гостиной, и там увидела обычную советскую газовую плиту, буфет из массивного тёмного дерева, нишу со стеклянными дверцами, белую раковину, облачённую чёрной плиткой. Пол на кухне был продолжением пола в гостиной. В остром углу кухни (да-да, помещение не прямоугольное, а треугольное) стояли два огромных советских холодильника, и их можно было увидеть из большого окна снаружи. Я растерялась во всём этом. Газовая плита зажигалась спичками, а я тогда боялась зажигать огонь на газовых плитах (это потом уже полюбила). Не помню, помыла ли я тогда руки. Попросила Дау, чтобы он помог мне зажечь плиту и рассказал, что где находится. Он рассказывал без удовольствия, мол вот же, почему сюда ты не посмотрела, всё тут просто, а сюда смотрела, нет? А почему? Распоряжайся тут сама теперь. С горем пополам сделала и принесла ему чай, кажется. Потом он обратил моё внимание на ведро с тряпкой и попросил помыть участок пола в гостиной, одновременно читая стихи Пушкина из томика, который мне вручил. Я подчинилась. После он попросил меня сесть напротив него за стол и уставился в меня своими глазами. Он сказал, что я очень интересный и хороший человек, что хоть он и не согласен с моим прочтением стихотворения Пушкина, но оно очень интересное. Я, надо сказать, вообще не прониклась этими стихами, даже не помню, что это за стих был, потому что тяжело стоять на коленях и одновременно мыть пол и читать стихи. Об отношениях моих личных к нему очень сложно судить, потому что он был не собой тогда, а каким-то накрашенным и нагримированным, одетым в какую-то советскую махину – серый костюм с красной звездой на груди и играл какую-то роль. Я не разглядела за маской человека, настоящего Теодора. Он мне себя и не собирался показывать, потому что я сама была уже в маске, и показывала не себя настоящую, а бедную советскую девочку, не осознающую свою ценность, как личности, которой нужна работа у богатого человека. После короткого разговора он попросил меня одеться в свое и уйти. Вещи мои висели на спинке стула, куда я их повесила вместо роскошной голубой сорочки, сияющей, как бриллиант на фоне их убожества. Я долго одевалась, потому что ещё не привыкла одевать советское бельё, пояс, к нему пристёгивать чулки, застёгивать лифчик. Они раздражённо сказали, чтобы я поторапливалась.
Иллюстрация к рассказу - фото, снятое при просмотре в 2019 году в Париже на премьере проекта эпизода с собой, который я отыскала среди бесконечного материала съемок, засевши на всю ночь в кабинке с экраном, представлявшим 700 часов отснятого материала, отсортированного каким-то одному чёрту известным образом.